Люди, которые никуда не торопятся, — это и есть Божьи люди.

Люди, которые не задаются никакою целью, — тоже Божьи люди.

Люди, которые никуда не торопятся, — это и есть Божьи люди.

Люди, которые не задаются никакою целью, — тоже Божьи люди.

Мы рождаемся для любви.
И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете.
И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете.

(Настоящая истина проста, прозрачна и живительна, как вода в ручье — стал на колени и напился — А.Ш)

Жизнь происходит от «неустойчивых равновесий». Если бы равновесия везде были устойчивы, не было бы и жизни.
Но неустойчивое равновесие — тревога, «неудобно мне», опасность. Мир вечно тревожен, и тем живет.

(но как же нам хочется уюта, жить правильно, пить правильное пиво… в копашащемся муравейнике найти свое правильное и удобное место, назвав это обретенной гармонией…. Плюнь на правильность, разорви свое сердце!… А иначе — ты умер! — А.Ш)

Можно из Розанова добавить сюда же:

«Клонимся, жмемся… пока — умрем!

И вот тогда уже станем «несгибаемы» и «без перемен».

Все очерчено и окончено в человеке, кроме половых органов, которые кажутся около остального каким-то многоточием или неясностью… которую встречает и с которой связывается неясность или многоточие другого организма. И тогда — оба ясны. Не от этой ли неоконченности отвратительный вид их (на который все жалуются): и — восторг в минуту, когда недоговоренное — кончается (акт в ощущении)?

( я бы добавил — в этом месте человека разорвало, это незарубцовывающаяся рана, ждущая и жаждущая срастись со своей оторванной частью, чтобы в обретеном единстве воскресла восполнилась жизнь , да так, чтобы перелила через край в рождение — А.Ш.)

В невыразимых слезах хочется передать все просто и грубо, унижая милый предмет: хотя в смысле напора — сравнение точно:

Рот переполнен слюной, — нельзя выплюнуть. Можно попасть в старцев.

Человек ест дни, недели, месяцы: нельзя сходить «кой-куда», — нужно все держать в себе…

Пил, пьешь — и опять нельзя никуда «сходить»… Вот — девство.

— Я задыхаюсь! Меня распирает!

«- Нельзя».

Вот монашество.

Что же такое делает оно? Как могло оно получить от земли, от страны, от законов санкцию себе не как личному и исключительному явлению, а как некоторой норме и правилу, как «образцу христианского жития, если его суть — просто никуда «не ходи», когда желудок, кишки, все внутренности расперты и мозг отравлен мочевиною, всасывающейся в кровь, когда желудок отравлен птомаинами, когда начинается некроз тканей всего организма.

— Не могу!!!!

«- Нельзя!»

— Умираю!!!!

«- Умирай!»

Неужели, неужели это истина? Неужели это религиозная истина? Неужели это — Божеская правда на земле?

Девушки, девушки — стойте в вашем стоянии! Вы посланы в мир животом, а не головою: вы — охранительницы Древа Жизни, а не каменных ископаемых дерев, находимых в угольных копях.

Охраняйте Древо Жизни — вы его Ангел «с мечом обращающимся». И не опускайте этот меч.

Вальсок

Проснулся я, и нет руки,
а было пальцев пять.
В моих глазах пошли круги,
и я заснул опять.

Проснулся я, и нет второй.
Опасно долго спать.
Но Бог шепнул: глаза закрой,
и я заснул опять.

Проснулся я, и нету ног,
бежит на грудь слеза.
Проснулся я: несут венок,
и я закрыл глаза.

Проснулся я, а я исчез,
совсем исчез — и вот
в свою постель смотрю с небес:
лежит один живот.

Проснулся я, а я — в раю,
при мне — душа одна.
И я из тучки вниз смотрю,
а там давно война.

Одиночество

Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, —

ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклонятся данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

Стихи о слепых музыкантах

Слепые блуждают
ночью.
Ночью намного проще
перейти через площадь.

Слепые живут
наощупь,
трогая мир руками,
не зная света и тени
и ощущая камни:
из камня делают
стены.
За ними живут мужчины.
Женщины.
Дети.
Деньги.
Поэтому
несокрушимые
лучше обойти
стены.
А музыка — в них
упрется.
Музыку поглотят камни.
И музыка
умрет в них,
захватанная руками.
Плохо умирать ночью.
Плохо умирать
наощупь.

Так, значит, слепым — проще…
Слепой идет
через площадь.

Сёння папаўся мне выпадкова на вочы вядомы такі русафільскі часопіс «Наш современнік»… Прасьцей кажучы, нацыяналістычны….
А там артыкул Аляксандра Казінцева «СИМУЛЯКР, или СТЕКОЛЬНОЕ ЦАРСТВО».
У центры ўвагі аўтара — нацыяналтьнае як антыномія сучаснага грамадзянскага грамадства, якое «неарганічна» і пабудована на халодных прававых стасунках. Гэта грамадства варожа ставіцца да уселякай спецыфічнасьці, у тым ліку і нацыянальнай.

Любопытно, и н т е р н а ц и о н а л ь н а я команда телеобозревателей, аналитиков, политологов и прочих шоуменов от политики в Париже и Лондоне, Нью-Йорке и Москве успех представителя н а ц и о н а л ь н ы х сил в л ю б о й точке земного шара — от Франции до Малайзии — воспринимает как свое л и ч н о е поражение.…

Можа і так. Самы свежы прыклад — у посьце burbalka. «Дэмакратычнага» немца раздражьняе сама наяўнасьць жывой беларускай мовы. Зразумела — «непарадак».
Таму можна была бы зразумець Аляксандра Казінцева… Яго сімпатыі да Ле Пена, да французкага нацыяналізма…
Але.. Але чаму ж, цікава, расейскі нацыяналіст не разумее самага блізкага еацыяналіста — беларускага ці украінскага? Яны, у адрозненьні ад француза, нейкая перашкода, слугі таго ж усеабагульняючага заходняга грамадства. Як жа так атрымліваецца, што «нашы» нацыяналісты — па другі бок. Менавіта таму, што «нашы». Расейскі нацыяналіст змагаецца не за абарону нацыянальнай спецыфічнасьці, а за свае ўсеабагульняючае грамадства — «славянскую еднасьць». Дзе свая мясцовая глябалізацыя.