При всем уважении к отцу Петру Мещеринову позволю себе не совсем согласиться с его выводами.
Само явление подмечено верно. Но дело вовсе не в том, что, мол, раз что-то надоело, то это «не от Бога». Сразу же вопрос: почему же вдруг надоело то, что раньше не надоедало. Или, по крайней мере, отягощало не так сильно , а тут вдруг все больше и больше. Одни и те же вещи раньше были «от Бога», а теперь вдруг «не от Бога»? Не очень как-то логично…
И потом, разве все то хорошо в жизни, что не надоедает? Кому-то не надоедает дни напролет смотреть телевизор, лежа на диване, но «надоедает» встать и немного помочь по дому. Школьнику надоедают уроки, надоедает читать, но не надоедает сидеть «в контакте» или давить на кнопки мобильника… Если я службу кое-как «отслужил-отстоял», а потом с облегчением посидел в трапезной, с удовольствием «полез» в интернет, зачастую без всякой пользы, фактически просто убивая время, то неужели я могу утверждать, что служба (какая ни есть, но все же со словами о Боге) «не от Бога», а чаек в трапезной и интерет — «от Бога»? Да и мало ли какой чепухой нам не надоедает заниматься, а вот к добрым делам почему-то чаще всего приходится себя «понуждать»…
Дело, мне кажется, совсем в другом. Я бы выделил два взаимосвязанных процесса, которые здесь участвуют.
Вот о. Петр говорит: «Не надоедает общение с любимым человеком». Да, с любимым человеком легко и радостно вместе работать, вместе гулять, что угодно делать, о чем угодно говорить, как о вещах серьезных, так и по пустякам, просто молчать и быть рядом… И те же вещи становятся внезапно несносной и раздражающей обязаловкой с тем же человеком, но уже нелюбимом. Значит, вывод какой? Нет «любимого». Вот и все. Если бы это касалось одного человека, то, вероятнее всего, дело было бы в том, что он сам утратил любовь (то есть веру). Но если это так массово, как это описано у о. Петра? Тогда, видимо, дело в том, что из самой церковной жизни как-то все больше улетучивается Христос. У церкви как-то все больше «много дел», как-то все больше православие превращается в «другую религию» (по терминологии того же отца Петра), где Христос если и не теряется вовсе, то отходит на задний план. Соответственно, все то, что в церковной жизни приобретало смысл в контексте общения с Богом, этот смысл стало терять.
Но неужели раньше (всего десяток-другой леи тому назад) было настолько больше Бога в церковной жизни, что явственно наблюдается такая разница? Вряд ли. Очевидно, что динамика «усталости от церковности» существенно опережает динамику «утраты Бога». А все потому, что в дело включается и другой процесс. Как ни пародоксально, это процесс роста церковного сознания.
Вспомните, с каким доверием, переступив порог церкви, мы относились ко всему происходящему в ней. Как к непонятным, но требующим уважения пасам сталкера, ведущего через «зону» к чуду. Мы знали, что «все это» элементы некоего алгоритма, который в конечном итоге приведет нас к Богу. Механизм алгоритма понимался еще очень туманно, и потому тем более наделялся особой сакральностью, трепетным уважением и, самое главное, тем самым смыслом, что связан с поиском и обретением Бога. Любимого Бога, который зажег наши сердца и в той или иной мере уже там присутствовал. Путешествие по «зоне» церковности безусловно воспринималось как общение с Любимым и единственной дорогой к Нему. Поэтому «все это» было не «внапряг»…
Поначалу нас поддерживало и то, что церковь, многократно вырастив числом прихожан, стала вдруг церковью неофитов. Мы все были «на старте», жили не столько настоящим, сколько надеждой и будущим (чему весьма способствовала соответствующая советская выучка). «Отдельные недостатки» казались нам тенью прошлого несвободного бытия церкви, на что, кстати, и до сих пор в церкви любят многое сваливать. Мы были только у входа в лабиринт, и не было оснований сомневаться, что он нас куда-то выведет. Отдельные «заплутавшие», вступившие в него раньше, были не в счет — «сами виноваты» или «время было другое». И мы с энтузиазмом пустились в путь…
Но постепенно мы учились, узнавали, вникали в механизм алгоритма… И тут выяснилось, что не все элементы алгоритма являются неотъемлимыми элементами, ведущими к конечной цели. Некоторые из них заводят в тупик или вовсе уводят в сторону… Сблизившись с церковной жизнью, мы то и дело воочию сталкиваемся со «сбоями программы» в судьбах прихожан и священнослужителей. Да и на себе наблюдаем, что блуждание по лабиринту алгоритма, не столько приблизило, сколько, к нашему ужасу, отдалило от Бога. За «деталями» церковной жизни как-то затерялась ее цель… Началась массовая рефлексия, «переоценка ценостей». Механизм алгоритма перестал быть безусловно связанным с «любимым», а потому многое из него «утомило» и «стало надоедать». «Надоело» не потому, что «не от Бога», а потому что перестали связывать это с Богом. А это ведь часто совсем необъективно. Общее недовольство механизмом алгоритма мы склонны переносить на те элементы, которые нами субъективно восприниматся наиболее болезненно. Допустим, трудности поста хоть и были трудностями, но в предкушении встречи с «любимым» переживались легко. А без «любимого» это просто трудности.
Вообще-то говорим мы сейчас только об одной категории православных. Если бы была одна, о была бы надежда на какую-то коллективную рефлексию и изменение ситуации в результате ее. Но есть еще, по крайней мере две категории. Одна — это, условно говоря, «обрядоверы». То есть те, кто саму сущность веры видит в исполнении церковных установлений. Это, по своему «святые люди», которые «не заморачиваются» и составляют стабильный фундамент устоявшейся церковной жизни. Вторая категория — та, которую часто презрительно именуют «захожанами». А между тем они составляют второй столп фундамента современной «церковности». Их устраивает все «как есть» и чтобы ничего не менялось. Приду я хоть через год, хоть через десять — точно так же куплю крестик, иконочку, свечку поставлю, то-се освящу, кого-надо покрещу, если надо отпою. Всякие перемены и «новшества» в виде, например, той же катехизации их раздражают и возмущают. «Раньше такого не было!» «А у вас православная церковь?!» И т. д. А с ними ведь считаются — доход, особено в городах, большей частью идет именно от них, а не от «воцерковленных» прихожан. Они ходят хоть и редко, зато их много и посещение их связано и большей частью ограничено покупками и пожертвованиями. Надо еще учесть, что из этой категории большинство крупных спонсоров, без которых невозможно нынче ни что-либо построить, ни серьезно отремонтировать.
Так что в дальнейшем можно скорее всего ожидать, что цековь так и останется стоять на этих двух столпах. А те, кто в первой категории, либо, отказавшись от смысла, вольются во вторую, либо разочаруются, но, по старой памяти, будут заглядывать — то есть перейдут в третью, либо уйдут в себя, либо вообще плюнут на все, вовсе забыв о вере и церкви и заживя «в свое удовольствие» (о таком уже приходилось слышать в инете) , либо перейдут в другие конфессии, «расколы» и «секты» (вопреки надеждам нашего хгр-а, это будет самый мизер), либо… Вот здесь можно ожидать развитие еще одной категории. Условно назовем ее «прицерковниками». Это те, кто не полностью порывая с официальной церковью и выборочно участвуя в ее жизни, составят некие параллельные структуры типа «братств», от сравнительно жестких структур типа «кочетковцев» до стихийных групп, связанных на чисто дружеском уровне. Произойдет своего рода «протестантизация», реформация без реформации. И, несмотря на предложенное название «прицерковники», они с большим правом, чем прочие смогут именовать себя Церковью.