Posted in То есть в связи с отрывком из Архипелага, где Солж. выступает за непременный СУД над палачами Гулага…
Спрашивают — а где же милость? Удивительно, что приходится пояснять столь прозрачный текст — мы сами себе ПАЛАЧИ. Это мы сами своими руками себе делали. Почему ни один народ не опустился до такого зверства? Ведь даже нацистская Германия не была столь иррационально дика и враждебна к самой себе? Дело совсем не в том, что есть (или была) кучка негодяев, которых надо разыскать, судить, чтобы (опять же) посадить и быть уже совсем чистенькими. Дело в том, что мы сами носим этого ПАЛАЧА И ЗЛОДЕЯ в себе, и мы должны иметь мужество понять и уразуметь это злодейство как злокачественную опухоль, которую непременно нужно удалить, чтобы жить дальше, что это нужно делать НЕПРЕМЕННО, что это рефлексия, отличающая нас как людей разумных. Что это, в конце концов, ПОКАЯНИЕ…
И для большей ясности посмотрим, как сам Солженицын в той же главе «Голубые канты» отвечает на вопрос
Но, как советует народная мудрость: говори на волка, говори и по волку.
Это волчье племя — откуда оно в нашем народе взялось? Не нашего оно корня? не нашей крови?
Нашей.
Так чтобы белыми мантиями праведников не шибко переполаскивать, спросим себя каждый: а повернись моя жизнь иначе — палачом таким не стал бы и я?
Это — страшный вопрос, если отвечать на него честно.
Я вспоминаю третий курс университета, осень 1938 года. Нас, мальчиков-комсомольцев, вызывают в райком комсомала раз, и второй раз и, почти не спрашивая о согласии, суют нам заполнять анкеты: дескать, довольно с вас физматов, химфаков, Родине нужней, чтобы шли в училища НКВД. (Ведь это всегда так, что не кому-то там нужно, а самой Родине, за неё же всё знает и говорит какой-нибудь чин.)
Годом раньше тот же райком вербовал нас в авиационные училища. И мы тоже отбивались (жалко было университет бросать), но не так стойко, как сейчас.
Через четверть столетия можно подумать: ну да, вы понимали, какие вокруг кипят аресты, как мучают в тюрьмах и в какую грязь вас втягивают. Нет!! Ведь воронки’ ходили ночью, а мы были — эти, дневные, со знаменами. Откуда нам знать и почему думать об арестах? Что сменили всех областных вождей — так для нас это было решительно всё равно. Посадили двух-трех профессоров, так мы ж с ними на танцы не ходили, а экзамены еще легче будет сдавать. Мы, двадцатилетние, шагали в колонне ровесников Октября, и, как ровесников, нас ожидало самое светлое будущее.
Легко не очертишь то внутреннее, никакими доводами не обоснованное, что’ мешало нам согласиться идти в училище НКВД. Это совсем не вытекало из прослушанных лекций по истмату: из них ясно было, что борьба против внутреннего врага — горячий фронт, почетная задача. Это противоречило и нашей практической выгоде: провинциальный университет в то время ничего не мог нам обещать кроме сельской школы в глухом краю да скудной зарплаты; училища НКВД сулили пайки и двойную-тройную зарплату. Ощущаемое нами не имело слов (а если б и имело, то по опасению, не могло быть друг другу названо). Сопротивлялась какая-то вовсе не головная, а грудная область. Тебе могут со всех сторон кричать: «надо», и голова твоя собственная тоже: «надо! «, а грудь отталкивается: не хочу, ВОРОТИТ! Без меня как знаете, а я не участвую.
Это очень издали шло, пожалуй от Лермонтова. От тех десятилетий русской жизни, когда для порядочного человека откровенно и вслух не было службы хуже и гаже жандармской. Нет, еще глубже. Сами того не зная, мы откупались медяками и гривнами от разменных прадедовских золотых, от того времени, когда нравственность еще не считалась относительной, и добро и зло различались просто сердцем.
Всё же кое-кто из нас завербовался тогда. Думаю, что если б очень крепко нажали — сломали б нас и всех. И вот я хочу вообразить: если бы к войне я был бы уже с кубарями в голубых петлицах — что б из меня вышло? Можно, конечно, теперь себя обласкивать, что мое ретиво’е бы не стерпело, я бы там возражал, хлопнул дверью. Но, лежа на тюремных нарах, стал я как-то переглядывать свой действительный офицерский путь — и ужаснулся.
Я попал в офицеры не прямо студентом, за интегралами зачуханным, но перед тем прошел полгода угнетенной солдатской службы и как будто довольно через шкуру был пронят, что значит с подведенным животом всегда быть готовым к повиновению людям, тебя может быть и не достойным. А потом еще полгода потерзали в училище. Так должен был я навсегда усвоить горечь солдатской службы, как шкура на мне мерзла и обдиралась? Нет. Прикололи в утешение две звездочки на погон, потом третью, четвертую — всё забыл!..
Но хотя бы сохранил я студенческое вольнолюбие? Так у нас его отроду не было. У нас было строелюбие, маршелюбие.
Хорошо помню, что именно с офицерского училища я испытал РАДОСТЬ ОПРОЩЕНИЯ: быть военным человеком и НЕ ЗАДУМЫВАТЬСЯ. РАДОСТЬ ПОГРУЖЕНИЯ в то, как все живут, как принято в нашей военной среде. Радость забыть какие-то душевные тонкости, взращенные с детства.
Постоянно в училище мы были голодны, высматривали, где бы тяпнуть лишний кусок, ревниво друг за другом следили — кто словчил. Больше всего боялись не дослужиться до кубиков (слали недоучившихся под Сталинград). А учили нас — как молодых зверей: чтоб обозлить больше, чтоб потом отыграться на ком-то хотелось. Мы не высыпались — так после отбоя могли заставить в одиночку (под команду сержанта) строевой ходить — это в наказание. Или ночью поднимали весь взвод и строили вокруг одного нечищенного сапога: вот! он, подлец, будет сейчас чистить и пока не до блеска — будете все стоять.
И в страстном ожидании кубарей мы отрабатывали тигриную офицерскую походку и металлический голос команд.
И вот — навинчены были кубики! И через какой-нибудь месяц, формируя батарею в тылу, я уже заставил своего нерадивого солдатика Бербенева шагать после отбоя под команду непокорного мне сержанта Метлина… (Я это — ЗАБЫЛ, я искренне это все забыл годами! Сейчас над листом бумаги вспоминаю…) И какой-то старый полковник из случившейся ревизии вызвал меня и стыдил. А я (это после университета!) оправдывался: нас в училище так учили. То есть, значит: какие могут быть общечеловеческие взгляды, раз мы в армии?
(А уж тем более в Органах…)
Нарастает гордость на сердце, как сало на свинье.
Я метал подчиненным бесспорные приказы, убежденный, что лучше тех приказов и быть не может. Даже на фронте, где всех нас, кажется, равняла смерть, моя власть быстро убедила меня, что я — человек высшего сорта. Сидя, выслушивал я их, стоящих по «смирно». Обрывал, указывал. Отцов и дедов называл на «ты» (они меня на «вы», конечно). Посылал их под снарядами сращивать разорванные провода, чтоб только высшие начальники меня не попрекнули (Андреяшин так погиб). Ел свое офицерское масло с печеньем, не раздумываясь, почему оно мне положено, а солдату нет. Уж, конечно, был у меня денщик (а по-благородному — «ординарец»), которого я так и сяк озабочивал и понукал следить за моею персоной и готовить мне всю еду отдельно от солдатской. (А ведь у лубянских следователей ординарцев нет, этого на них не скажем.) Заставлял солдат горбить, копать мне особые землянки на каждом новом месте и накатывать туда бревёшки потолще, чтобы было мне удобно и безопасно. Да ведь позвольте, да ведь и гаупвахта в моей батарее бывала, да! — в лесу какая? — тоже ямка, ну получше гороховецкой дивизионной, потому что крытая и идет солдатский паек, а сидел там Вьюшков за потерю лошади и Попков за дурное обращение с карабином. Да позвольте же! — еще вспоминаю: сшили мне планшетку из немецкой кожи (не человеческой, нет, из шофёрского сидения), а ремешка не было. Я тужил. Вдруг на каком-то партизанском комиссаре (из местного райкома) увидели такой как раз ремешок — и сняли: мы же армия, мы — старше! (Сенченко, оперативника, помните?) Ну, наконец, и портсигара своего алого я жадовал, то-то и запомнил, как отняли…
Вот что’ с человеком делают погоны. И куда те внушения бабушки перед иконкой! И — куда те пионерские грёзы о будущем святом Равенстве!
И когда на КП комбрига смершевцы сорвали с меня эти проклятые погоны, и ремень сняли и толкали идти садиться в их автомобиль, то и в своей перепрокинутой судьбе я еще тем был очень уязвлён, как же это я в таком разжалованном виде буду проходить комнату телефонистов — ведь рядовые не должны были видеть меня таким!
На другой день после ареста началась моя пешая Владимирка: из армейской контрразведки во фронтовую отправлялся этапом очередной улов. От Остероде до Бродниц гнали нас пешком.
Когда меня из карцера вывели строиться, арестантов уже стояло семеро, в три с половиной пары, спинами ко мне. Шестеро из них были в истертых, всё видавших русских солдатских шинелях, в спины которых несмываемой белой краской было крупно въедено: «SU». Это значило «Sоviеt Uniоn», я уже знал эту метку, не раз встречал её на спинах наших русских военнопленных, печально-виновато бредших навстречу освободившей их армии. Их освободили, но не было взаимной радости в этом освобождении: соотечественники косились на них угрюмее, чем на немцев, а в недалеком тылу вот что, значит, было с ними: их сажали в тюрьму.
Седьмой же арестант был гражданский немец в черной тройке, в черном пальто, в черной шляпе. Он был уже за пятьдесят, высок, холен, с белым лицом, взращенным на беленькой пище.
Меня поставили в четвертую пару, и сержант татарин, начальник конвоя, кивнул мне взять мой опечатанный, в стороне стоявший чемодан. В этом чемодане были мои офицерские вещи и всё письменное, взятое при мне — для моего осуждения.
То есть, как — чемодан? Он, сержант, хотел, чтобы я, офицер, взял и нес чемодан? то есть, громоздкую вещь, запрещенную новым внутренним уставом? а рядом с порожними руками шли бы шесть рядовых? И — представитель побежденной нации?
Так сложно я всего не выразил сержанту, но сказал:
— Я — офицер. Пусть несет немец.
Никто из арестантов не обернулся на мои слова: оборачиваться было воспрещено. Лишь сосед мой в паре, тоже SU, посмотрел на меня с удивлением (когда они покидали нашу армию, она еще была не такая).
А сержант контрразведки не удивился. Хоть в глазах его я, конечно, не был офицер, но выучка его и моя совпадали. Он подозвал ни в чём не повинного немца и велел нести чемодан ему, благо тот и разговора нашего не понял.
Все мы, остальные, взяли руки за спину (при военнопленных не было ни мешочка, с пустыми руками они с родины ушли, с пустыми и возвращались), и колонна наша из четырех пар в затылок тронулась. Разговаривать с конвоем нам не предстояло, разговаривать друг с другом было совершенно запрещено в пути ли, на привалах или на ночевках… Подследственные, мы должны были идти как бы с незримыми перегородками, как бы удавленные каждый своей одиночной камерой.
Стояли сменчивые ранне-весенние дни. То распространялся реденький туман, и жидкая грязца унывно хлюпала под нашими сапогами даже на твердом шоссе. То небо расчищалось, и мягкожелтоватое, еще неуверенное в своем даре солнце грело почти уже обтаявшие пригорки и прозрачным показывало нам мир, который надлежало покинуть. То налетал враждебный вихрь и рвал с черных туч как будто и не белый даже снег, холодно хлестал им в лицо, в спину, под ноги, промачивая шинели наши и портянки.
Шесть спин впереди, постоянных шесть спин. Было время разглядывать и разглядывать корявые безобразные клейма SU и лоснящуюся черную ткань на спине немца. Было время и передумать прошлую жизнь и осознать настоящую. А я — не мог. Уже перелобаненный дубиною — не осознавал.
Шесть спин. Ни одобрения, ни осуждения не было в их покачивании.
Немец вскоре устал. Он перекладывал чемодан из руки в руку, брался за сердце, делал знаки конвою, что нести не может. И тогда сосед его в паре, военнопленный, Бог знает что отведавший только что в немецком плену (а может быть и милосердие тоже) — по своей воле взял чемодан и понёс.
И несли потом другие военнопленные, тоже безо всякого приказания конвоя. И снова немец.
Но не я.
И никто не говорил мне ни слова.
Как-то встретился нам долгий порожний обоз. Ездовые с интересом оглядывались, иные вскакивали на телегах во весь рост, пялились. И вскоре я понял, что оживление их и озлобленность относились ко мне — я резко отличался от остальных: шинель моя была нова, долга, облегающе сшита по-фигуре, еще не спороты были петлицы, в проступившем солнце горели дешевым золотом несрезанные пуговицы. Отлично видно было, что я — офицер, свеженький, только что схваченный. Отчасти, может быть, само это низвержение приятно взбудоражило их (какой-то отблеск справедливости), но скорее в головах их, начиненных политбеседами, не могло уместиться, что вот так могут взять и их командира роты, а решили они дружно, что я — с ТОЙ стороны.
— Попался, сволочь власовская?!.. Расстрелять его, гада!! — разгоряченно кричали ездовые в тыловом гневе (самый сильный патриотизм всегда бывает в тылу) и еще многое оснащали матерно.
Я представлялся им неким международным ловкачом, которого, однако, вот поймали — и теперь наступление на фронте пойдет еще быстрей, и война кончится раньше.
Что’ я мог ответить им? Единое слово мне было запрещено, а надо каждому объяснить всю жизнь. Как оставалось мне дать им знать, что я — не диверсант? что я — друг им? что это из-за них я здесь? Я — улыбнулся… Глядя в их сторону, я улыбался им из этапной арестантской колонны! Но мои оскаленные зубы показались им худшей насмешкой, и еще ожесточенней, еще яростней они выкрикивали мне оскорбления и грозили кулаками.
Я улыбался, гордясь, что арестован не за воровство, не за измену или дизертирство, а за то, что силой догадки проник в злодейские тайны Сталина. Я улыбался, что хочу и может быть еще смогу чуть подправить российскую нашу жизнь.
А чемодан мой тем временем — несли…
И я даже не чувствовал за то укора! И если б сосед мой, ввалившееся лицо которого обросло уже двухнедельной мягкой порослью, а глаза были переполнены страданием и познанием, — упрекнул бы меня сейчас яснейшим русским языком за то, что я унизил честь арестанта, обратясь за помощь к конвою, что я возношу себя над другими, что я надменен, — я НЕ ПОНЯЛ бы его! Я просто не понял бы — О ЧЁМ он говорит? Ведь я же — офицер!..
Если бы семерым из нас надо было бы умереть на дороге, а восьмого конвой мог бы спасти — что мешало мне тогда воскликнуть:
— Сержант! Спасите — меня. Ведь я — офицер!..
Вот что такое офицер, даже когда погоны его не голубые!
А если еще голубые? Если внушено ему, что еще и среди офицеров он — соль? Что доверено ему больше других и знает он больше других и за всё это он должен подследственному загонять голову между ногами и в таком виде пихать в трубу?
Отчего бы и не пихать?..
Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был — вполне подготовленный палач. И попади я в училище НКВД при Ежове — может быть у Берии я вырос бы как раз на месте?..
Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением.
Если б это так просто! — что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто’ уничтожит кусок своего сердца?..
В течение жизни одного сердца эта линия перемещается на нём, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру. Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях — совсем разным человеком. То к дьяволу близко. То и к святому. А имя — не меняется, и ему мы приписываем всё.
Завещал нам Сократ: Познай самого себя!
И перед ямой, в которую мы уже собрались толкать наших обидчиков, мы останавливаемся, оторопев: да ведь это только сложилось так, что палачами были не мы, а они.
А кликнул бы Малюта Скуратов н═а═с — пожалуй, и мы б не сплошали!..
От добра до худа один шаток, говорит пословица.
Значит, и от худа до добра.
Как только всколыхнулась в обществе память о тех беззакониях и пытках, стали нам со всех сторон толковать, писать, возражать: ТАМ (в НКГБ — МГБ) были и хорошие!
Их-то «хороших» мы знаем: это те, кто старым большевикам шептали «держись!» или даже подкладывали бутербродик, а остальных уж подряд пинали ногами. Ну, а выше партий — хороших по-человечески — не было ли там?
Вообще б их там быть не должно: таких туда брать избегали, при приеме разглядывали. Такие сами исхитрялись, как бы отбиться. 20 Кто ж попадал по ошибке — или встраивался в эту среду или выталкивался ею, выживался, даже падал на рельсы сам. А всё-таки — не оставалось ли?..
В Кишиневе молодой лейтенант-гебист приходил к Шиповальникову еще за месяц до его ареста: уезжайте, уезжайте, вас хотят арестовать! (сам ли? мать ли его послала спасти священника?) А после ареста досталось ему же и конвоировать отца Виктора. И горевал он: отчего ж вы не уехали?
Или вот. Был у меня командир взвода лейтенант Овсянников. Не было мне на фронте человека ближе. Полвойны мы ели с ним из одного котелка и под обстрелом едали, между двумя разрывами, чтоб суп не остывал. Это был парень крестьянский с душой такой чистой и взглядом таким непредвзятым, что ни училище то самое, ни офицерство его нисколько не испортили. Он и меня смягчал во многом. Всё свое офицерство он поворачивал только на одно: как бы своим солдатам (а среди них — много пожилых) сохранить жизнь и силы. От него первого я узнал, что’ есть сегодня деревня и что’ такое колхозы. (Он говорил об этом без раздражения, без протеста, а просто — как лесная вода отражает деревья до веточки.) Когда меня посадили, он сотрясён был, писал мне боевую характеристику получше, носил комдиву на подпись. Демобилизовавшись, он еще искал через родных — как бы мне помочь (а год был — 1947-й, мало чем отличался от 37-го!) Во многом из-за него я боялся на следствии, чтоб не стали читать мой «Военный дневник»: там были его рассказы. — Когда я реабилитировался в 1957-м, очень мне хотелось его найти. Я помнил его сельский адрес. Пишу раз, пишу два — ответа нет. Нашлась ниточка, что он окончил Ярославский пединститут, оттуда ответили: «направлен на работу в органы госбезопасности». Здорово! Но тем интересней! Пишу ему по городскому адресу — ответа нет. Прошло несколько лет, напечатан «Иван Денисович». Ну, теперь-то отзовется! Нет! Еще через три года прошу одного своего ярославского корреспондента сходить к нему и передать письмо в руки. Тот сделал так, мне написал: «да он, кажется, и Ивана Денисовича не читал…» И правда, зачем им знать, как осуждённые там дальше?.. В этот раз Овсянников смолчать уже не мог и отозвался: «После института предложили в органы, и мне представилось, что так же успешно будет и тут. (Что’ — успешно?..) Не преуспевал на новом поприще, кое-что не нравилось, но работаю «без палки», если не ошибусь, то товарища не подведу. (Вот и оправдание — товарищество!) Сейчас уже не задумываюсь о будущем».
Вот и всё… А писем прежних он будто бы не получал. Не хочется ему встречаться. (Если бы встретились — я думаю, эту всю главу я написал бы получше.) Последние сталинские годы он был уже следователем. Те годы, когда закатывали по четвертной всем подряд. И как же все переверсталось там в сознании? Как затемнилось? Но помня прежнего родникового самоотверженного парня, разве я могу поверить, всё бесповоротно? что не осталось в нём живых ростков?..
Дело в том, что мы сами носим этого ПАЛАЧА И ЗЛОДЕЯ в себе, и мы должны иметь мужество понять и уразуметь это злодейство как злокачественную опухоль, которую непременно нужно удалить, чтобы жить дальше, что это нужно делать НЕПРЕМЕННО, что это рефлексия, отличающая нас как людей разумных. Что это, в конце концов, ПОКАЯНИЕ…
Отче, если Вы, лично, ощущаете в себе «ПАЛАЧА И ЗЛОДЕЯ» — покайтесь. И в ЖЖ об этом писать необязательно.
Перечислите, пожалуйста, на какие темы писать в ЖЖ дозволяется.
О… щас объясню!
Священнику в ЖЖ нужно писать не о мiрском, а о вечном, загробном и божественном. В принципе, очень много материала можно найти на pagez.ru или просто в поисковиках (я, лично, пользуюсь Яndex’ом) по ключевым словам: «Святые отцы», «Православие», «преподобный» и т.д.
Вы не подумайте, я ж не против того, чтобы Вы читали Солженицына… но как-то уж слишком мелко и приземлённо выглядят Ваши рассуждения. Удачи Вам и благословения Божьего!
Спсибо за наставление. Только не понял — еслми Вы так хорошо знаете, где искать подобающие рассуждения, то зачем читать мой ЖЖ? По-моему, эта форма интернет-общения как раз и предполагает свободу выбора.
Нет, как же я могу быть свободен от Вас? Или Вы — о меня? «Мы с тобой одной верёвкой связаны, стали оба мы СКАЛОЛАЗАМИ!»
якая ў Вас знешнасць прыгожая.
Спасибо!
няма за што. проста любім прыгажосць.
т.е. Божественное для вас — ісключітельно загробно???
Кто здесь?!!
Фуууух… я уж, было, испугался. Нет, не всё конечно. Но я ж не батюшка… а вот батюшка ДОЛЖЕН говорить о загробном. Например так: «И развернут нам бесы список наших грехов… что тогда говорить будете? Вот так вот только встанете (раскрывает рот) и всё… слова сказать не сможете… А вы только болтать горазды!»
ну у него же нет загробного опыта, а жизненный — есть.
Какой замечательный девиз у Вашего ЖЖ: 1Кор.10:12!
По-моему это очень созвучно посту о.Александра. И предостерегает не только Коринфян, но и каждого из нас (и Вас в том числе)
Дело в том, что мы сами носим этого ПАЛАЧА И ЗЛОДЕЯ в себе, и мы должны иметь мужество понять и уразуметь это злодейство как злокачественную опухоль, которую непременно нужно удалить, чтобы жить дальше, что это нужно делать НЕПРЕМЕННО, что это рефлексия, отличающая нас как людей разумных. Что это, в конце концов, ПОКАЯНИЕ…
Отче, если Вы, лично, ощущаете в себе «ПАЛАЧА И ЗЛОДЕЯ» — покайтесь. И в ЖЖ об этом писать необязательно.
А сильно написано!
Как-то сейчас доходит: потому и гнали верующих, что у них страха не было, кроме страха Божьего. А без страха — не сломаешь…
Не думаю, что страха у верующих не было. Разные и верующие, разный и страх. Не знаю как страшно, но ЖУТКО, наверное, было всем.
Да нет, не то, чтобы страха не было — так не бывает, но вера в загробную жизнь — она помогает победить животный страх, я это имел в виду.
А сильно написано!
Как-то сейчас доходит: потому и гнали верующих, что у них страха не было, кроме страха Божьего. А без страха — не сломаешь…
Перечислите, пожалуйста, на какие темы писать в ЖЖ дозволяется.
Не думаю, что страха у верующих не было. Разные и верующие, разный и страх. Не знаю как страшно, но ЖУТКО, наверное, было всем.
О… щас объясню!
Священнику в ЖЖ нужно писать не о мiрском, а о вечном, загробном и божественном. В принципе, очень много материала можно найти на pagez.ru или просто в поисковиках (я, лично, пользуюсь Яndex’ом) по ключевым словам: «Святые отцы», «Православие», «преподобный» и т.д.
Вы не подумайте, я ж не против того, чтобы Вы читали Солженицына… но как-то уж слишком мелко и приземлённо выглядят Ваши рассуждения. Удачи Вам и благословения Божьего!
Александр Исаевич пишет в определенном жанре, во многом им самим созданным. Есть масса других способов выразить правду жизни в советское время…
Это понятно, что в своем жанре. Но нельзя ли пояснить точнее, что Вы хотите сказать?
Александр Исаевич пишет в определенном жанре, во многом им самим созданным. Есть масса других способов выразить правду жизни в советское время…
Спсибо за наставление. Только не понял — еслми Вы так хорошо знаете, где искать подобающие рассуждения, то зачем читать мой ЖЖ? По-моему, эта форма интернет-общения как раз и предполагает свободу выбора.
Это понятно, что в своем жанре. Но нельзя ли пояснить точнее, что Вы хотите сказать?
Нет, как же я могу быть свободен от Вас? Или Вы — о меня? «Мы с тобой одной верёвкой связаны, стали оба мы СКАЛОЛАЗАМИ!»
Справедливости ради надо отметить, что белорусы ГУЛАГ «сами себе» не устраивали. Т.к. Беларусь была оккупирована войсками Советской России в 1918-1920 годах.
Ох, как Вы ошибаетесь. Внутренне ошибаетесь. Точно так же, кстати, и в России многие считают, что Россия была оккупирована евреями.
Некорректное сравнение. Вы же сами понимаете. Войска Советской России в Беларуси были и с белорусскими повстанцами воевали. Войска евреев в России — это что?
Как таковой _белорусской_ гражданской войны не было (До 1941 года).
Это не сравнение. А пример аналогичного самообмана.
Кстати. Белорусы в СССР традиционно считались верными служаками на всякой охранно-пограничной службе. Вам это известно?
В 30-40-50-е? Неизвестно.
Тогда у нас голодные бунты были, в руководстве республикой белорусов было меньшинство, а один человек, выпрыгнувший с парашютом после 8 лет эмиграции, мог довольно быстро собрать вооруженную нелегальную группу и ГОД под носом у чекистов печатать листовки и вести разведку. (1952)
http://bdg.press.net.by/dsp/2003/06/2003_06_11.17/17_18_1.shtml
Ну и что? Просто одна из пародоксальных историй, котрых хватало везде.
Все на свете можно объявить «парадоксальной историей».
Вы, кстати, не доказали свой тезис об «аналогичном самообмане».
/Западные украинцы тоже сами себе Гулаг построили?
Вы знаете, я не хочу ничего доказывать. Каждый пусть решает для себя. Я не белорус, я украинец.
И речь ведь даже совсем не о том, кто кем и каким БЫЛ. Речь о том, КЕМ БЫ кто стал, если бы влруг… Сейчас-то для всех это гипотетическая ситуация, не так ли? Время уже не сталинское. Мы можем только предполагать. Вы даете гарантию, что для среднестатистического белоруса это несравненно более неправдоподобно, чем для среднестатистического русского? Пока мы наблюдаем именно в Беларуси живой заповедник Советского Союза. И не благодаря оккупации, а именно своему собственному выбору.
«И речь ведь даже совсем не о том, кто кем и каким БЫЛ.»
Да. Речь о том, что:
«белорусы ГУЛАГ «сами себе» не устраивали. Т.к. Беларусь была оккупирована войсками Советской России в 1918-1920 годах»
Это исторический факт.
Что касается современности — тут я с вами согласен. Но это совсем другой вопрос.
Это как раз и есть тот самый вопрос! Почитайте внимательно, что говорит Солженицын.
Понимаете, если вы сравниваете то, о чем он говорит с нашей современной ситуацией, то я могу с этим согласиться.
Если вы считаете, что это также верно по отношению к 30-50-м годам (т.е к годам ГУЛАГА), то нет.
А Вы не задумывались, что между тем и этим есть прямая связь?
связь есть. но не как между аналогичными событиями, а как между причиной и следствием.
Но я, конечно, уважаю Ваше право пребывать в счастливом националистическом самолюбовании:)
Вы так любите ставить диагнозы людям?
Просто это очень распространеный послед национализма — «мы лучше всех, мы умнее всех» и т д. Объяснимый и понятный с психологической точки зрения, но тем более с ним бороться, но никак не выставлять. Это выглядит очень наивно, мягко говоря.
Еще наивнее выглядят попытки увидеть этот тип национализма там, где его нет.
В СССР это часто практиковалось в пропагандистских целях.
Все правильно. Во многом Советский Союз был «псевдо». Была там своя псевдорелигия, свой псевдонационализм…
Если вы считаете, что я считаю белорусов лучшими людьми, чем русские, вы ошибаетесь.
Просто надо сравнивать сравнимые вещи. У русских коммунисты победили в результате гражданской войны.
У нас — в результате интервенции.
Но коллаборантов коммунистических у нас хватало.
глупства, канешне.
У русских коммунисты победили в результате гражданской войны.
У нас — в результате интервенции.
Беларусь была оккупирована войсками Советской России в 1918-1920 годах.
Это исторический факт.
Re: глупства, канешне.
ну які ж гэта гістарычны факт, батенька? што ёсць гэты гістарычны факт, Курцік даражэнькі? Вы ўжо ня ў першы раз за апошнія некалькі тыдняў робіце такія спрашчэнні, што аж сорамна становіцца як за Вас, так і за гістарычныя веды.
у Вас назіраецца тыповы спосаб «адмазацца» ад адказнасці за
наш агульны гістарычны вопыт.
Re: глупства, канешне.
і звязана гэта з Вашым мысленнем гістарычнага толькі ў межах нацыянальнага.
Re: глупства, канешне.
Но коллаборантов коммунистических у нас хватало.
мы так разумеем, што тутака Вы ўжываеце слова «калабарант» з негатыўнымі канатацыямі. а чаму Вы не лічыце магчымым, што гэтыя людзі прытрымліваліся іншых палітычных поглядаў (як Юзік, які «хача жыць у Савецкім Саюзе») цалкам самастойна.
беларусы, канешне, як заўжды ні прычым
вось менавіта гэткую рэпліку мы і чакалі.
Справедливости ради надо отметить, что белорусы ГУЛАГ «сами себе» не устраивали. Т.к. Беларусь была оккупирована войсками Советской России в 1918-1920 годах.
Ох, как Вы ошибаетесь. Внутренне ошибаетесь. Точно так же, кстати, и в России многие считают, что Россия была оккупирована евреями.
беларусы, канешне, як заўжды ні прычым
вось менавіта гэткую рэпліку мы і чакалі.
якая ў Вас знешнасць прыгожая.
Некорректное сравнение. Вы же сами понимаете. Войска Советской России в Беларуси были и с белорусскими повстанцами воевали. Войска евреев в России — это что?
Как таковой _белорусской_ гражданской войны не было (До 1941 года).
Спасибо!
Мне похожая мысль тоже в голову приходила. Не Сталин ведь заставлял одного соседа писать доносы и стучать на другого соседа. Не Сталин ведь сажал, судил, охранял и доносил на людей. Если народ позволяет диктатору собой править, значит и народ несет часть ответственности. Но я совершенно не согласен, когда Вы пишете, что Германия была менее иррациональна и враждебна к себе. Там ситуация была другая… Возьмите лучше для примера Францию, очень много параллелей найдете. Это «волчье племя» сидит не в одной конкретной нации, а во всем человечестве.
Тут, как в Евангельской истории, каждый должен присмотреться и понять где и с кем оказался бы он. Может, даже из нас, христиан, кто-то оказался бы в толпе, кричачавшей «Распни Его!».
Мне похожая мысль тоже в голову приходила. Не Сталин ведь заставлял одного соседа писать доносы и стучать на другого соседа. Не Сталин ведь сажал, судил, охранял и доносил на людей. Если народ позволяет диктатору собой править, значит и народ несет часть ответственности. Но я совершенно не согласен, когда Вы пишете, что Германия была менее иррациональна и враждебна к себе. Там ситуация была другая… Возьмите лучше для примера Францию, очень много параллелей найдете. Это «волчье племя» сидит не в одной конкретной нации, а во всем человечестве.
Тут, как в Евангельской истории, каждый должен присмотреться и понять где и с кем оказался бы он. Может, даже из нас, христиан, кто-то оказался бы в толпе, кричачавшей «Распни Его!».
Это не сравнение. А пример аналогичного самообмана.
Кстати. Белорусы в СССР традиционно считались верными служаками на всякой охранно-пограничной службе. Вам это известно?
В 30-40-50-е? Неизвестно.
Тогда у нас голодные бунты были, в руководстве республикой белорусов было меньшинство, а один человек, выпрыгнувший с парашютом после 8 лет эмиграции, мог довольно быстро собрать вооруженную нелегальную группу и ГОД под носом у чекистов печатать листовки и вести разведку. (1952)
http://bdg.press.net.by/dsp/2003/06/2003_06_11.17/17_18_1.shtml
т.е. Божественное для вас — ісключітельно загробно???
Кто здесь?!!
Фуууух… я уж, было, испугался. Нет, не всё конечно. Но я ж не батюшка… а вот батюшка ДОЛЖЕН говорить о загробном. Например так: «И развернут нам бесы список наших грехов… что тогда говорить будете? Вот так вот только встанете (раскрывает рот) и всё… слова сказать не сможете… А вы только болтать горазды!»
Ну и что? Просто одна из пародоксальных историй, котрых хватало везде.
ну у него же нет загробного опыта, а жизненный — есть.
Но я, конечно, уважаю Ваше право пребывать в счастливом националистическом самолюбовании:)
Вы так любите ставить диагнозы людям?
Если вы считаете, что я считаю белорусов лучшими людьми, чем русские, вы ошибаетесь.
Просто надо сравнивать сравнимые вещи. У русских коммунисты победили в результате гражданской войны.
У нас — в результате интервенции.
Но коллаборантов коммунистических у нас хватало.
Все на свете можно объявить «парадоксальной историей».
Вы, кстати, не доказали свой тезис об «аналогичном самообмане».
/Западные украинцы тоже сами себе Гулаг построили?
Просто это очень распространеный послед национализма — «мы лучше всех, мы умнее всех» и т д. Объяснимый и понятный с психологической точки зрения, но тем более с ним бороться, но никак не выставлять. Это выглядит очень наивно, мягко говоря.
Вы знаете, я не хочу ничего доказывать. Каждый пусть решает для себя. Я не белорус, я украинец.
И речь ведь даже совсем не о том, кто кем и каким БЫЛ. Речь о том, КЕМ БЫ кто стал, если бы влруг… Сейчас-то для всех это гипотетическая ситуация, не так ли? Время уже не сталинское. Мы можем только предполагать. Вы даете гарантию, что для среднестатистического белоруса это несравненно более неправдоподобно, чем для среднестатистического русского? Пока мы наблюдаем именно в Беларуси живой заповедник Советского Союза. И не благодаря оккупации, а именно своему собственному выбору.
Еще наивнее выглядят попытки увидеть этот тип национализма там, где его нет.
В СССР это часто практиковалось в пропагандистских целях.
«И речь ведь даже совсем не о том, кто кем и каким БЫЛ.»
Да. Речь о том, что:
«белорусы ГУЛАГ «сами себе» не устраивали. Т.к. Беларусь была оккупирована войсками Советской России в 1918-1920 годах»
Это исторический факт.
Что касается современности — тут я с вами согласен. Но это совсем другой вопрос.
Все правильно. Во многом Советский Союз был «псевдо». Была там своя псевдорелигия, свой псевдонационализм…
Это как раз и есть тот самый вопрос! Почитайте внимательно, что говорит Солженицын.
Какой замечательный девиз у Вашего ЖЖ: 1Кор.10:12!
По-моему это очень созвучно посту о.Александра. И предостерегает не только Коринфян, но и каждого из нас (и Вас в том числе)
глупства, канешне.
У русских коммунисты победили в результате гражданской войны.
У нас — в результате интервенции.
Беларусь была оккупирована войсками Советской России в 1918-1920 годах.
Это исторический факт.
Понимаете, если вы сравниваете то, о чем он говорит с нашей современной ситуацией, то я могу с этим согласиться.
Если вы считаете, что это также верно по отношению к 30-50-м годам (т.е к годам ГУЛАГА), то нет.
Re: глупства, канешне.
ну які ж гэта гістарычны факт, батенька? што ёсць гэты гістарычны факт, Курцік даражэнькі? Вы ўжо ня ў першы раз за апошнія некалькі тыдняў робіце такія спрашчэнні, што аж сорамна становіцца як за Вас, так і за гістарычныя веды.
у Вас назіраецца тыповы спосаб «адмазацца» ад адказнасці за
наш агульны гістарычны вопыт.
Re: глупства, канешне.
і звязана гэта з Вашым мысленнем гістарычнага толькі ў межах нацыянальнага.
Re: глупства, канешне.
Но коллаборантов коммунистических у нас хватало.
мы так разумеем, што тутака Вы ўжываеце слова «калабарант» з негатыўнымі канатацыямі. а чаму Вы не лічыце магчымым, што гэтыя людзі прытрымліваліся іншых палітычных поглядаў (як Юзік, які «хача жыць у Савецкім Саюзе») цалкам самастойна.
няма за што. проста любім прыгажосць.
А Вы не задумывались, что между тем и этим есть прямая связь?
связь есть. но не как между аналогичными событиями, а как между причиной и следствием.
Да нет, не то, чтобы страха не было — так не бывает, но вера в загробную жизнь — она помогает победить животный страх, я это имел в виду.