1. Как Вы пришли к вере в Бога?

Скажу сразу: ничего такого особенного я не расскажу. Вера моя – не результат каких-то эффектных событий, озарений или потрясений. Это развилось и развивается с течением обычной жизни. Да и пришел ли я к вере? Мне кажется, что только иду. Мы странники на этой земле, идем и идем, а если к чему-то приходим, то в конце пути.
Если же говорить о начале этого пути, то мне оно видится еще в детстве, хотя верующим в Бога я себя осознал только в студенческие годы, а точнее – в 1977-78 г.г.
Семья у нас была неверующая, что в порядке вещей по тем временам. Но этого мало – у нас не признавалась даже малейшая традиционная обрядность. Даже в самых критических ситуациях не могу себе представить, чтоб мой отец или мать зашли бы в церковь, чтоб, например, поставить свечку «на всякий случай». Нет. Религия была каким-то совсем уже пережитком «для необразованных бабушек», о ней не вспоминали даже в негативных тонах. Я был крещен в детстве, но стараниями соседки, которой на время оставили за мной присмотреть. Когда потом я стал ходить в церковь, мать решила вполне определенно, что я «сошел с ума». И успокоилась она только в конце 80-х, когда стали транслировать богослужения и показывать священников по телевизору. Но сама к вере так и не пришла. Отец и вовсе был убежденным коммунистом.
Но при этом всем, как ни парадоксально, неверующий мой отец это первый, кого я могу поблагодарить за то, что моя жизнь пошла по пути веры.
Мы ведь как думаем часто? Что в воспитании главное привить определенные взгляды. Но это совсем не так. Каждая человеческая личность уникальна, и человек рождается для того, чтоб пройти свой уникальный путь, а не для того, чтобы его голова послужила архивом для складирования стандартного набора «истин». Важно привить любовь к Истине, к поиску ее. Если этого нет, то при смене авторитетов «привитые» взгляды могут быть легко заменены другим стандартным набором. И такое очень часто бывает.
Так вот. Отец не столько старался мне внушить свои коммунистические взгляды, сколько заложил убеждение, что жизнь должна быть наполнена смыслом. Что жизнь без смысла, какой бы «успешной» она ни была, будет скотским существованием. Что нельзя жить без убеждений. Что верность принципам важнее жизни, а измна им – хуже самоубийства. За это отцу я очень благодарен. И второй важный момент – надо мной не было диктата. Очень скоро, еще в юности, мои поиски смысла жизни привели к полному отрицанию коммунистических идеалов. Да, отец переживал, когда видел, что я слушаю западные радиостанции и проникаюсь антисоветизмом. Но не запрещал.
Дальше что? Отрицание это еще не убеждение. Когда человек крестится он «отрицается сатаны», а потом «сочетается Христу». Я не знал еще Христа, но знал, что Истина где-то есть, и она совсем не то, что в качестве ее преподносят. И вот то, что поиски этого «сочетания» пошли по направлению к Христу, я во многом обязан Достоевскому. Его я начал читать еще в школе, и читал все больше и глубже с годами. Достоевский выстрадал Христа. И мы, вылезшие из пут атеизма, тоже должны были Его выстрадать. Опять же и Достоевский не вкладывает никаких идей. Он просто подает тебе руку и предлагает пройти путь поисков истины вместе с ним. И приходишь ко Христу, хотя это делается так осторожно, что тебя никто не тыкает носом и не заставляет поверить. Поэтому, мне кажется, я некоторое время жил со Христом, не совсем об этом отдавая себе отчет. Мне оставалось только лично встретить Его, чтоб узнать в Нем своего Учителя.
И это произошло, когда волей случая и сначала больше из любопытства уже студентом 2-го курса университета стал посещать собрания христиан-баптистов. На меня, конечно, произвели впечатление и отношения между людьми, и проповеди… Но то, что можно назвать потрясением, я пережил тогда, когда мне в руки впервые дали Новый Завет. Я понял сразу – это Он, это мой Учитель! Я помню, что читал Евангелие тогда, как не читаю сейчас. Я буквально пил Воду Жизни. Такое было прямо физическое ощущение, что каждая строчка это капля для измученной жаждой души.
Но баптистом я не стал. Несмотря на тогдашнюю эйфорию, я чувствовал, что не все готов принять. Особенно меня настораживало какое-то явное покушение на мою личную свободу – я должен был дать обязательства и быть подотчетным за все свои дела перед общиной. В принципе, так и должно быть в Церкви. В книге Деяний сказано, что у первых христиан «было одно сердце и одна душа». Другое дело, что при малейшем охлаждении духа веры и любви это легко перетекает в лицемерие и в некоторую «игру по правилам». В этом часто упрекают протестантов, забывая, правда, что у нас, православных, взаимное отчуждение людей столь велико, что просто и речи нет о духе любви, и каркас церкви столь мертв, что ему уже не повредит даже отсутствие веры.
В любом случае, я всегда был и остаюсь чувствителен к покушению на мою свободу. Это породило некоторые колебания, а к ним еще присоединились достаточно буйные терния студенческих забот и житейских наслаждений. На некоторое время я отошел от веры, хотя понимал уже, что ничего, кроме христианства, я больше не приму. И где-то через год я вернулся. Но уже в православную церковь. Поначалу меня просто привлекло то, что здесь меня никто не трогает, и я полностью свободен. Потом уже мне открылась правда православия, его глубина и апостольские корни. И за это моя особая благодарность двум людям – ныне известному батюшке, а тогда сторожу кафедрального собора Андрею Лемешонку и отошедшей ко Господу прихожанке этого же собора Галине Эстриной. Книг ведь тогда в храме никаких не продавалось. Заходишь и, кроме «Господи, помилуй», почти ничего не понимаешь. Но Андрей замечал таких вот ищущих молодых вроде меня, подходил, вступал в беседу, предлагал самиздатскую литературу (очень рисковал, между прочим). Через него прошло много молодежи. А Галя организовала такой небольшой кружок, маленькую общинку. Мы собирались у нее на квартире, беседовали, молились, вместе что-то читали и постигали… А светильником, который светил всем нам была истинно христианская жизнь Гали. Я только сейчас понял, какая это редкость.
Ну а дальше Господь свел меня с отцом Аркадием (Новиковым), который только приехал служить в Минск и получил приход в Заболотье. Ему нужен был помощник в алтаре, а я горел желанием служения Церкви. Кстати, тогда церковность как-то по-другому переживалась. Уже само пребывание в Церкви понималось как служение. До конца. Ведь тогда нельзя было служить и миру, и Церкви. Сам мир отторгал тебя и предлагал однозначный выбор. Это совсем не то, что нынешнее «шалтай-болтай», больше похожее на хобби, да еще часто и не самое основное.
В Заболотье я обрел многое – и понимание службы, и умение читать, и, быть может, самое главное – общение с батюшкой, немногословным, но всегда находившим нужные мне слова, самоуглубленным, но с тонкой и открытой для меня душой. И ровно в той степени, в какой нуждался я сам, без малейшего навязывания какого-то «духовного руководства».
Через отца Аркадия уже в начале 90-х я пришел в общество милосердия при кафедральном соборе. Он там опекал одну из больниц. Духовником общества милосердия тогда был отец Игорь Коростылев. Его только назначили настоятелем нового прихода, и он предложил мне возглавить Воскресную школу. Это тоже очень существенный этап моей церковной жизни. Надо сказать, что о священстве я долго боялся и помышлять. Мы же тогда к этому относились более трепетно. Священник это было что-то заоблачное. Если об этом и мечтал, то стыдно было и признаться. Кроме того, для этого у меня лично были и некоторые объективные житейские препятствия. Священником я стал в 37 лет. Это знаковый возраст, о чем даже есть такая песня у Высоцкого. Вот именно в день своего рождения я и отнес прошение на рукоположение. И оказалось, что как я трепетно не относился к этому, крест священства казался гораздо тяжелее, чем я ожидал. И даже испытанием моей веры. Уверен, что и у других священников это так. И здесь большая доля не только лично-аскетического или пастырского, но и общецерковного. В священстве еще глубже окунаешься в церковную жизнь и, соответственно, острее чувствуешь нынешнее бедственное состояние Церкви.

2. В чем Вы видите эту бедственность состояния Церкви и в чем выход?

Что такое Церковь? Вот на этот вопрос нужно сначала ответить. Апостол Павел говорит, что Церковь это тело Христово. Но что это значит? Это значит, что Христос пребывает среди нас в облике Церкви. Какова Церковь, таким и видится Христос. Если облик Церкви не убеждает, то трудно поверить и во Христа.
Господь провозгласил Царство Божие. Это такое общество, которое строится и живет на тех принципах и том духе, которые проповедовал Господь. Полное торжество этого Царства наступит после Второго Пришествия Спасителя. Но его начало должно быть явственно видно в нынешней земной Церкви. В этом ее прямое назначение. Господь так и говорит: «Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Матф.5:14). Действительно ли мы такой свет? Апостол Петр говорит еще более определенно: « Но вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет» (1Пет.2:9). Возвещаем ли мы миру эти совершенства? Мы предпочитаем «смиряться» и прятаться за нашу «греховность». Мол, куда нам, грешные мы. Но апостол говорит совершенно однозначно: «Вы – народ святой». То есть, иначе мы – не Церковь. Разумеется, эта святость в первую очередь определяется не нами, но Основателем Церкви – Христом и созидающим Церковь Духом Святым. Действительно, никакими только человеческими усилиями не построишь Царство Божие. Но это не значит, что человек не должен участвовать вообще. Мы – материал, но мы должны быть податливым материалом. Церковь – место встречи Бога и человека. И если Бог проходит за нас практически весь путь, то от человека требуется хотя бы сделать один шаг, одно движение навстречу. Но даже этого от нас никак Бог не дождется. Встречи не происходит. По чем это видно? По плодам. И главный плод Церкви – это любовь. Все остальное, как говорит, апостол Павел, ничто. Нет любви, нет и Церкви. Мы, конечно, пытаемся ее изображать. Грубо говоря, играем в Церковь. Стараясь как можно ближе походить на нее. Мы думаем, что раз мы повторяем те же слова и те же движения, что в Церкви, то мы в ней. И удивляемся, что на эту «святость» так вяло реагирует мир. Как говорил Спаситель, мы подобны «детям, которые сидят на улице и, обращаясь к своим товарищам, говорят: мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали»(Матф.11:16,17). И успокаиваем себя тем, что, мол, все равно вот она Церковь, какая есть. Подобно тому, как фарисеи себя тем, что они «дети Авраама». И мы, как и они, забываем, что Бог может из камней сотворить детей Авраама. Господь говорит нам не только «Вы — соль земли», но добавляет: «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Матф.5:13). Вот оживление этой силы и должно стать предметом первейшей нашей заботы. Этим решается вопрос быть ли нам в Церви вообще или вне ее. Но проблема в том, что мы предпочитаем оставлять положение вещей как оно есть. «Стоим в вере», но при этом просто стоим. А всякое движение ревностно пресекаем. Вместо того, чтобы присмотреться к тем, кто как-то двигается, что-то делает, мы ловим их на ошибках и перекосах. Но ведь известно, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. Если видишь ошибки, не повторяй их, а возьми только позитивный опыт. Кто мешает?
Главное же направление работы это возрождение общинного характера Церкви, понимание ее не как места сбора фактически чужих друг другу людей, а как духовной семьи, где царствует любовь и каждый несет свою долю ответственности за общее дело. В частности, в этом и ценность опыта нашего приходского сестричества.
На пути к этой цели необходимо решить много задач. И начать можно с самого простого. Мы входим в Церковь через крещение. Вот с того, как люди крестятся, действительно ли они входят в Церковь, зависит многое. Нужно готовить людей к крещению именно в свете того, что это должно стать для них вхождением в Церковь. Нужно, чтоб были не просто беседы, а серьезная система катехизации, включающая не только изучение основ православной веры, но и опыт их воплощения в жизнь.
Но с этим связана и другая сторона той же задачи – человек вошел в Церковь, но получит ли он то, что должна ему дать Церковь? Станет ли она для него спасительным Ковчегом или полосой препятствий, искушений и разочарований? Вот поэтому мы все должны приложить усилия к переосмыслению всего строя отношений в Церкви, как бы заново войти в нее, чтобы соответствовать тому, куда мы обещали ввести человека.
Как видим, даже этот первый шаг требует настоящего подвижничества с нашей стороны. И самое главное – творчества. Без творчества и вдохновения ничего не сделаешь. Где Дух Святой, там и творчество. «Дух животворит», — говорил Господь.

3. Сейчас существует проблема: православные против кино, книг, балета, оперы. Это зло? Должен ли православный в этом разбираться? Или только молиться?

А что такое молитва? Это общение с Богом. Но равно с заповедью любви к Богу нам заповедано любить ближних. Значит, общение с ближним столь же важно, как и общение с Богом. Для общения нужен язык. Не только разговорный, но некоторая система знаков, которая способна передать нам и от предыдущих поколений, и от современников гораздо больше, чем просто разговорный язык.
Говорят иногда, что искусство это «веселье падшего существа», что оно возникло после грехопадения. Отсюда и вывод, что, мол, все это ненужное и даже греховное.
На это есть просто возражение. Мы что, в раю сейчас? Мы способны, как там, без слов в духе любви понимать друг друга?
В том-то и дело, что в условиях отчуждения и глухоты Бог дал нам инструмент для взаимопонимания. И этим средством можно многое понять и передать.
В самой Церкви искусство служит Богу. Богослужение это сложная система символов, передаваемая звуковыми, мелодическими, изобразительными и даже благовонными средствами.
Весь же мир это потенциальная Церковь. И все искусство в конечном счете призвано служить Богу. Кроме того, если мы хотим воцерковить мир, мы должны его понять, должны знать, как ему сказать. Все это и достигается посредством искусства.
Но нужно ли оно лично христианину и можно ли без него обойтись? Вот, говорят, пустынники уходили из мира и нужна им была только молитва. Это так. Но они уходили уже пребывая на определенном уровне, поднявшись на него через промежуточные ступени, среди которых часто было и искусство, и философия, и наука. Они отвергли это уже когда поднялись выше. А многие сейчас думаю сразу прыгнуть вверх через все ступени. Или не допрыгнешь, или разобьешься.

4 Должен ли христианин быть интеллектуалом?

Не должен, но может. У каждого в Церкви свое служение. В этом и чудо Церкви, что она собирает людей самых разных и по национальности, и по образованию, и по способностям, и по возрасту, и по обычаям. Никого она не отвергает. Но каждый должен понимать, что тот талант, что он имеет, дан ему от Бога, и дан на служение в Церкви. Интеллект как одно из проявлений общей культуры, оно может служить, подобно искусству, языком понимания и общения. Если это такое средство самоутверждения и превозношения, то это внутренний идол. А идолопоклонство это тягчайший грех. Но надо заметить, что даже самые духовные достижения и качества могут стать такими же внутренними идолами. Во всем нужно смирение.

5.В чем проблема молодежи, почему они такие пассивные, безразличные?

Начнем с того, что сейчас нет гонений, можно ходить в церковь и ничем не жертвовать. То есть бывает, что это слишком дешево дается. А потому не ценится и вызывает соответствующий вялый отклик. Но это не только у молодежи. Просто в случае с молодежью это резче бросается в глаза.
Думаю, что играет свою роль и новая модель воспитания подрастающего поколения в обществе. Оно направлено на то, чтобы молодежь росла менее активной и не создавала проблем. А активность свою разряжала в строго определенных местах — дискотеках, шумных и нелепых празднований «хэллуинов», «дней святого Валентина» и пр. где можно, как говорят, «оттянуться» на незамысловатых развлечениях. Все это нарочито безответственно и «без проблем». Каково же после этого привыкать, что ты за что-то в ответе и на тебя возложен вполне определенный груз ответственности? Поэтому молодежь нужно, во-первых, перевоспитывать, а во-вторых, дать им такое серьезное поле деятельности, за которое она может почувствовать эту ответственность.
Но это уже не столько проблема молодежи, сколько проблема Церкви. Нужно не бояться давать молодежи ответственные участки работы с возможностью проявления своей инициативы и творчества. Если молодые люди увидят, что их не просто пытаются «занять», а от их подвижничества зависит судьба Церкви, то у них проснутся энергия и силы. А характерное для молодежи обостренное чутье правды поможет найти и новые пути возрождения Церкви.