Что мы имеем в виду, говоря о сращивании церкви и государства, вкладывая в эти слова явно негативное содержание? Вот, например, в Финляндии православная церковь хоть и небольшая (где-то порядка 1% населения), но имеет статус государственной. Приходы церкви субсидируются государством, и священники, подобно государственным служащим, получают жалование. Можно ли в этом случае говорить о сращивании церкви с государством? Как-то язык не поворачивается… Аналогично и в других европейских странах. Действуют конкордаты и соглашения с традиционными конфессиями, в обычае преподавание религии в школе, теологические факультеты в университетах и прочее, и прочее, чего в российских и прочих постсоветских пенатах нет и близко, а если появляется хотя бы намек на подобное, то тут же вспыхивают разговоры о «клерикализации». В  какой-то степени, конечно, это можно объяснить чуть ли не генетическим страхом перед религией, нагонявшемся не в одном поколении советских людей. Но только ли это? Ведь что-то настораживает и многих церковных людей, которых, казалось, только должно радовать «возрастание роли церкви в обществе».  Правда, пугает их не столько «клерикализация» общества, сколько встречный процесс — обмирщение церкви. Почему же в наших условиях мы должны этого опасаться, почему же, что немцу благо, то русскому смерть?
Отец Агафангел утверждает, что, мол, нет сращивания, поскольку мы не видим партнеров, а видим игроков,  где каждый пытается что-то выиграть для себя.  Так  ведь в том-то и беда, что не партнеры. Как раз цивилизованное и сравнительно честное партнерство и было бы гарантией против пресловутого «сращивания».  Партнерство предполагает цивилизованное сотрудничество на базе  договоренностей в рамках взаимно оговоренного поля. При этом партнеры сохраняют независимость и вправе ограничить или вовсе прервать взаимное сотрудничество. 
Вот именно такие партнерские  отношения между государством и церковными институциями (чаще всего традиционных конфессий) существуют во многих цивилизованных странах. Например, Римо-католическая церковь очень широко практикует разного уровня  договоренности с государствами (конкордаты, соглашения, конвенции и т. д.).
Интересно, что в Беларуси существует опыт подобного соглашения, притом с православной церковью. И вот что интересно: несмотря на то, что этот прецедент был многими истолкован как факт пресловутого «сращивания», никакого практического результата за десятилетие с момента подписания общего соглашения и множества на уровне  ведомств как-то не наблюдается. Ну не получается у нас партнерским, цивилизованным путем. И это так именно потому, что партнерство и сращивание не совместимы. Ведь раб или прислужник это не партнер. Он без всяких договоров и соглашений должен чувствовать волю господина. Он должен уметь что называется «держать нос по ветру» и предугадывать желание господина, чтобы он даже не утруждал себя прямым приказанием. И господин этот в нашем случае, разумеется, не церковь. Поэтому правильнее было бы говорить не о «сращивании», а о «приращивании». И это «приращивание» началось, разумеется, не вчера. Действительно, истоки надо искать еще в «православной» империи, где церковь была ведомством православного вероисповедания при государстве. Но, как говорится, разница все же есть.
Сама империя позиционировала себя православной, а, следовательно, приращиваясь к этому государству церковь при всей утрате своего лица, своей самостоятельности, не вступала, тем не менее, в явное идейное противоречие. Да, она должна была подыгрывать государству, даже сакрализировать государственно-патриотические ценности, фактически делая их предметом веры, а это уже таило в себе опасность подмены веры. Но все это находилось до поры до времени в относительном равновесии: ведь и государство, позиционируя свою православность,  должно было хотя бы для вида подыгрывать православию. И церковь могла ожидать и даже требовать какого-то соответствия с заявленным православием.
Другое дело, что это положение таило в себе потенциальную опасность: а что если государство перестанет быть православным? А так и произошло. Но произошло не сразу. И хотя государство начало утрачивать те самые ценности, которые сакрализировала церковь, это не мешало ей следовать  в привычном фарватере государства и соответствующих настроений в обществе. Так, например, Синод безоговорочно принял свержение царя и присягнул Временному правительству. И даже Собор 1917-18 года был фактически следствием побеждавших в обществе революционных настроений. (Это, конечно, отнюдь не умаляет его значения, поскольку революция дала толчок для движения  во многих областях: в культуре, искусстве, философии, литературе. Другое дело, что она вскоре сама же и пожрала ей порожденное). Но дальнейший поворот оказался уже столь резким, что церковь утратила привычную связку. И даже не от резкости поворота, а  потому, что новое государство, основываясь на совершенно иной идеологии, само  разорвало эту связку. И даже в этом случае часть церкви, «задрав штаны», попыталась догнать уходящий поезд, доказать свою нужность  и восстановить утраченную связь. Действовали они под флагом «обновления» церковной жизни, но по сути в большинстве это было обновление не для церкви, а попытка попасть в струю времени и  скинув балласт, вернуться в привычный фарватер государства. Власть немножко с этими, как в народе они назывались, «обнагленцами»  побаловалась, а потом и их сурово отрезала.
Вот тут как раз и был момент, когда церковь могла бы восстановить свою самостоятельность, но шансом этим не суждено было воспользоваться. Новому государству церковь при власти была не нужна, но и самостоятельное ее существование его не устраивало. Поэтому все живое в церкви подлежало уничтожению, но если уж нельзя сразу ее похоронить, то во главе оставлены те, с кем легко можно найти общий язык — люди «лояльные» и вдали от порога, за который пока не пускали,  ожидающие  поманивания пальцем. Так родилось «сергианство» — смягченный вариант «обновленчества»: без особой наглости, чтоб народ не испугать, и без особой претензии на роль при власти, чтобы эту самую власть не раздражать. Главное, что «ваши радости — наши радости», а там посмотрим. И власть их пожалела, а они возомнили себя спасителями Церкви, да и собственно самой Церковью — ведь спали-то они на самом деле себя.
И вот настало время, когда понадобились они, поманили их пальчиком, пустили за порог, снизойдя по барской милости. Так уж сложилась  обстановка, что нашлась и для них работа. И какое уж там опять партнерство: делайте, что прикажут, а за это можете надеяться на снисхождение. И всегда благодари, как верный раб, он, если и бьют, благодарит. И если хотите быть при государстве, то дадим вам работу хоть и не гласную, зато на международном уровне.
А работа не гласная потому, что все-таки идейные враги. и суждено вам постепенно вымирать. Но если будете вести себя хорошо, то умрете не слишком быстро — где-то снизойдем и пожалеем.
Вот тут-то и началась ИГРА. Кому ж умирать хочется, даже медленно? Поэтому  верно смотрим в глаза, но при случае стараемся выгадать. Где-то по мелочам, а где-то и стратегически. Попробовать, например,  доказать свою непреходящую нужность, а с этим нужность и перспективность всей организации. На любой компромисс согласимся, только примите нас. Гений этой стратегии — митрополит Никодим (Ротов). Да не пришелся он ко двору — слишком заигрался, чуть ли не свои правила игры стал диктовать. А холоп если и играет, то только по правилам хозяина.
Так продолжалось, пока не пришло время нового поворота. Вся старая отработанная схема стала рушиться вместе с одряхлевшим государством. И опять новые в обществе настроения. Сразу же и здесь отозвалось — реальные выборы патриарха устроили из многих кандидатур.  Снова же  хороший момент воспользоваться — забыли на время о церкви, оставили саму по себе. Да и вообще свобода! Делай что хочешь! И народ в церковь хлынул, и экономически можно развернуться. Но вместо этого — растерянность. Никому не нужны, да и за кого цепляться непонятно. Плюрализм ведь, демократия, будь она неладна, — сегодня один, завтра другой. Прирасти даже не успеешь… Неспроста, вроде бы вопреки тому, что с крушением СССР, церковь высвободилась из оков, нынешние иерархи, в том числе и патриарх, поминают момент распада советской империи как историческую трагедию и катаклизм.
Но вот пришло, наконец, благоприятное время. Нынче никакого плюрализма. Крепко и надолго засели правители и в Москве, и в Минске. С Киевом пока невнятно, — вечно с ним проблемы, — но надежда есть. Но главное, конечно, Москва, «столица нашей родины». А тут всерьез, надолго, да еще человек из привычной опекающей организации, почти коллега. Но государство все же не православное. Поэтому опять игра, опять догадывайся, чего изволите. Но уже тронулось. «Русский мир» строим — угадали, по сердцу пришлось владыке. Даже снизошел — о своей личной «православности» заговорил. А чего ж не быть ему православным, равно как и «православному атеисту» Лукашенко? Ведь сама церковь под них, под их личные ценности подыгрывает. «Шизофренические бредни несчастного Кирюши» это простодушное изложение именно их чаяний. И не просто так, сдуру, Всеволод Чаплин, только последние  вдруг стал говорить «нечто неудобровразумительное».  Что ж он, внезапно с ума сошел? Да он просто провозглашает новую веру, более понятную и близкую тем властям, в связке с которыми желает жить иерархия. Вот этой переменой веры более всего и опасно это сращивание (или приращивание). Это мощный импульс для обмирщения церкви, ибо постепенно евангельские ценности и идеалы все больше будут (и уже начали) заменяться или по-новому интепретироваться в угоду господствующей идеологии. Тень отца Звездония принимает все более осязаемые формы. И государство, приняв мяч, будет обыгрывать свою псевдо-православность. И первый показательный матч такой игры — нынешний суд   над «хулиганками». А к собственно церковным проблемам со стороны иерархии, вопреки всем ожиданиям, связанным с патриаршеством Кирилла в образе «антикризисного менеджера», будет нарастать равнодушие.  И в «99-ти процентах за МКАДом» и через *****цать лет в храмах будет «обычным, неспешным чередом»  господствовать все та же устоявшаяся «потребительская корзина».   А собственно церковная жизнь все более и более будет сдвигаться в сторону партизанщины. Настанет время новых катакомб. Где-то что-то будет делаться на свой страх и риск. Да, может что-то и будет через *****цать лет, но будет ли это в РПЦ?